Раз в 12 лет в одном из четырёх главных городов Ганги проводится праздник Кумамела. Её материнские воды превращаются тогда в амриту -- нектар бессмертия: напиток бессмертия в мифологии тесно связан с материнским молоком. Нам повезло приехать в Харидвар именно во время него -- судьба!

На праздник съезжаются тысячи людей, чтобы омыться в реке и пережить новое рождение. Кроме тех, кто занимается духовной практикой профессионально, в большинстве это люди пожилого возраста. Согласно древним индуистским традициям, после юношеского периода ученичества и зрелой жизни в роли мужа и домохозяина, наступает свободное время отшельничества и странствий, необходимое для познания истины. По канону, оно занимает половину жизни -- и при неторопливом темпе жизни индусов у них и сегодня есть время подумать о вечности. Правительство заботится об этом: ставит для приезжающих на праздник палатки и шатры для бесплатной еды (в организации которой участвуют ашрамы), строит на время праздника дополнительные навесные мосты над рекой, чтобы скопление народа не привело к инцидентам. Ежевечерние праздничные религиозные церемонии в храмах и на улицах приобретают всеобщий масштаб, идут концерты и фейерверки.

По приезде мы пошли гулять из ашрама в Харидвар -- и увидели длинную процессию вишнуитов в оранжевом: их было, наверное, человек 200 -- в основном старики, каждый из которых являл колоритную индивидуальность. А в храме, рядом с которым вся процессия потом устроилась на ужин, мы видели девочку, переодетую Ситой -- вместе с Кумамелой проходили весенние празднества, посвященные Сите и Раме. Как во многих новых храмах, в нем были представлены все боги. Дурга с черным лицом, Вишну с Лакшми (их атрибуты -- лотос и раковина); Шива с Парвати (их символ -- трезубец или ом); богиня знания Сарасвати со свитком в руке -- жена Брахмы; Кришна, обнимающий Радху, со свирелью в руке; Сита с Рамой (эту пару можно узнать по стреле) и их хвостатый помощник Хануман.

В первый день праздника мы поехали в Харидвар смотреть пуджу Ганге. Вдоль всей реки на ступенях и у воды стояли люди -- заранее заняв центральные места города, которые полицейские потом оградили от допуска жаждущих. Священнослужители зажгли спиральные пирамиды огней, репродукторы пели праздничные песнопения -- и весь народ пел вместе: пела даже молодёжь. Потом люди по очереди спускались к реке, опуская в воду тарелочки со свечками. Все дни праздника в реке то там, то здесь окунаются люди: это не купание, но и не ежеминутный акт -- они просто естественно сливаются с рекой в своём ритме.

Время праздника определяется астрологически. Он проводится во время соединения трех планет (Юпитера, Венеры и Лунного узла-Раху: точки на оси затмений Солнца и Луны. Как уже упоминалось, по мифу демону Раху удалось напиться сомы прежде богов. Всевидящие светила заметили это и доложили громовержцу, который рассек его тело пополам. Однако голова Раху уже успела стать бессмертной, и демон в отместку глотает Солнце и Луну, если они попадаются ему на пути. Так эта астрологическая точка связана с символикой бессмертия и перерождения.)

Для меня это был впечатляющий пример использования астрологии в жизни Индии. Я сама вычисляла, когда нам лучше ехать в Харидвар, чтобы астрологическая ситуация была благоприятной -- но о празднике я ничего не знала. И хоть я прекрасно знаю миф о богах, которые добывали амриту, но мне никогда не приходило в голову, что можно не только видеть его в скульптурах храма, но и принимать в нём участие!

Кумамела воскрешает миф о том, как боги пахтали океан, используя вместо мешалки мирового змея Шешу, чтобы получить божественный нектар амриту -- или напиток бессмертия сому: смесь молока и хмеля. Но когда они перемешивали воды, вместе с амритой возник и яд -- который выпил Шива, отчего его шея стала синей: и недалеко от Ришикеша расположен храм Синей шеи. На нём красочная скульптура показывает, как боги вращают мирового змея Шешу, добывая напиток бессмертия, а из воды подымается богиня процветания Лакшми с лотосом и месяцем в руках (архетип Венеры) и Брихаспати с чашей сомы (индийский Юпитер).

Мы ездили в этот красивый храм, который стоит в поселке на одной из гор. Когда-то тут в пещере жил отшельник, место стало почитаться и был основан храм, а вокруг него вырос посёлок. Паломники специально приезжают к нему, и поскольку посетителей много, к храму ведёт коридор, чтобы они проходили по одному. Кто-то спросил: почему столько людей приезжают к Шиве? Свами Ди ответил: всё же это бог разрушения и смерти, ему молятся, чтобы не случилось неприятностей с близкими -- чтобы он ничего не разрушил. "Это считается очень могущественным местом,-- добавил он: люди верят, что если загадать здесь желание, Шива обязательно его исполнит."

Храм Синей шеи напоминает о том, что Шива -- самый преданный хранитель материального мира. Он выпивает яд калакуту, угрожающий отравить мир, и защищает людей от всех разрушительных перемен. Когда материнская река истока жизни падала с небес, угрожая разрушить Землю, Шива подхватил её себе на плечи. Два это мифа или один? В вечности жизнь и смерть слиты, вместе с жизнью возникает смерть, и Шива защищает от неё мир, вбирает ее в себя: так он продолжает брать на себя все издержки процесса развития мира и каждого человека, даруя энергию тем, кто продолжает стремится к эволюции.

В индуизме в познании нет греха, как нет и зла в глобальном смысле: есть лишь мера трансформации, есть наше незнание и невидение истины происходящего (а-видья). Шива благ, и он не даст разъедающему яду трансформации убить жизнь. Бог-разрушитель хранит ее, и рушит лишь то, что способен восстановить. Так в гневе оторвав голову своему сынишке, он приставил ему голову слона -- и появился любимец индусов слоноголовый бог Ганеша (это более простое объяснение, чем миф о Шани: где видна особенность мифологического мышления -- разными мифами подчеркивать различные грани одного и того же).

С этим связано и отношение йоги к вопросу страдания: с точки зрения йоги это прежде всего неправильная регулировка тела -- можно сказать, переадресовка её не к дэвам, а к асурам. Божественный нектар сомы должен доставаться дэвам, а не асурам -- хотя, чтобы добыть сому, объединились все боги. Но сперва нектар бессмертия захватили асуры -- силы земной энергии. И тогда Вишну, преобразившись в прекрасную женщину, отнял у них напиток вечности своим очарованием любви -- и передал его дэвам, светлым силам небес.

Хотя, конечно, страдает и тот, кому приходится сражаться с асурами: мне запомнилась фраза Свами Ди "никто так не страдал, как Рама".-- Наши люди, воспитанные в духе христианской культуры, поднимали вопрос о страдании. Свами ответил, что его причина в "selfishness" -- самости по-английски, или, если по-русски, в собственном эгоизме. Это понятно: чистая мысль -- свет -- возникает в пустоте и покое, а огонь страдания -- это трансформация того, что нас сильно беспокоит. Страдания не будет, если убрать героическое "я", как поётся в песне: "Дайте быть Али-бабе Али-бабой, не качайте восхищенно головой!" Но, как говорится в той же песне: "Этот мир сегодня стал больным-больной -- простите меня, пожалуйста!"-- Хотя человеку не отказаться от своей героической творческой функции, и Рама сражался за добро. Перед своей главной битвой он помог царю обезьян победить своего злого брата-близнеца, попрактиковавшись в борьбе с животной природой до решающего сражения с силами зла (это уже архетипическая трактовка).

Остановлюсь немного на архетипической трактовке "Рамаяны", героев которой мы встречали в течение всего путешествия в Индию и празднества в честь которой сопутствовали Кумамеле. Шива и Вишну разрушают мир и творят его заново. Постоянная трансформация и вечное повторение -- в этом предопределенном сценарии мало что зависит от воли человека. Сама смерть предстает иллюзией, поскольку подразумевает регенерацию и новое воплощение. Кажется, что вместе с мировым злом и грешностью нашей свободной воли, Шива забирает у нас ее саму. Что же остается человеку? Роль в игре богов, где он правит лишь колесницей своей судьбы, которая всегда едет уже по указанной природой дороге?

Но даже если в мире, построенном на закономерностях Брахмы, свершение предстает иллюзией, все же жизнь продолжается, ища новые способы самовыражения. И на последней стадии развития индуизма самым актуальным становится эпос: Рамаяна и Махабхарата. Его датируют второй половиной I тысячелетия до н.э.: тем же временем, когда сформировались мировые религии даосизма, зороастризма или буддизма. Его самые известные участники -- Рама и Кришна -- попадают под определение воплощений Вишну.

Главная тема любого героического эпоса -- развитие воли и активности людей. Индия делает особый акцент на философии героики. Личное свершение вопреки закономерности -- это то, в чем Восток уступает Западу. Может быть, поэтому в индийской культуре эпические герои возвышаются до уровня богов (в отличие, скажем, от греческой, где в эпосе боги низводятся до людей). Диалог об активности ведут в "Махабхарате" Арджуна и Кришна: на поле боя лучшему из стрелков сам бог философски доказывает необходимость сражаться. Насколько же неочевиден для индийской культуры тезис о том, что жизнь -- это борьба!

Раму, в честь которого в Индии разыгрываются красочные представления вишнуитов, также лишь судьба вынудила к сражению. Ведь демон Равана чуть не убил его отца, царя Даширатху, а потом похитил его возлюбленную Ситу. Равана подстроил, чтобы Рама лишился трона, на который имел все права как законный наследник, и был послан в отшельничество в лес, где Раване было легче схватить Ситу и умчать на своей летающей колеснице на Шри Ланку.

Согласно древней логике мифов, демон Равана не случайно имел виды на Ситу. Сита, чье имя значит "борозда", родилась из-под земли на вспаханном поле. В стране тогда был голод, и к царю Джанаке явился отшельник, который посоветовал ему самому взять плуг и начать пахать. Царь последовал этому мудрому совету -- и из борозды появилась девочка удивительной красоты, а голод в стране тут же прекратился. В мифах новые всходы на поле часто сравнивались с молодой девушкой, и проблема, таким образом, решилась просто. Но эпос не ограничился забытой логикой мифологии, и Джанака не только туго набил закрома, а взял девочку к себе и воспитал как свою дочь. И тут как раз появился демон Равана, чтобы эту логику напомнить. Осенью всходы ждет смерть: так в греческом мифе Плутон, бог подземного мира, похищает у матери-земли Деметры и берет в жены её дочь растительность-Персефону. И бог потустороннего царства Равана: столь же жадный до земного богатства, как и Плутон,-- конечно же, захотел забрать подросшую Ситу себе.

Но царь успел отдать её в жены Раме -- достойнейшему из людей и сильнейшему из героев. Тот доказал свое право быть её мужем как лучший стрелок из лука. На храмах Рамы и сегодня можно видеть его атрибут -- лук и стрелу (что соотносит его с архетипом громовержца-Юпитера, побеждающим бога подземного мира: с Индрой, убивающим змея Вритру -- и нашим Георгием-Победоносцем). Когда Равана похитил Ситу, Раме сообщил об этом умирающий орел: раненный демоном, когда он вступил с ним в битву прямо в воздухе, желая остановить колесницу. Чтобы возвратить супругу, герой отправился в царство темных сил.

Разве этот общечеловеческий сюжет и сегодня не достоин внимания? На Западе психоанализ будет трактовать его как спуск в бессознательное, в царство смерти -- нейкью. Сита предстанет душой, похищаемой силами невидимого мира, которую человеческая воля и дух, воплощаемая образом Рамы, должны вызволить из плена зла. Сколько страданий и невзгод приходится пережить Раме, теряющего все -- и царство, и возлюбленную -- из-за того, что он поклялся одолеть темные силы, некогда ранившие его отца! Он навсегда жертвует своей высокой позицией ради этой борьбы, и Сита тоже доживет свои дни отшельницей. Но, вероятно, любая современная индийская девочка -- и не только индийская -- с удовольствием нарядится Ситой, представляя, как её спасет Рама, которому она будет хранить верность во всех испытаниях.

Это излюбленный сюжет индийского кинематографа -- стиль которого, кстати, слабо отражают те приближенные к американскому восприятию наивные боевики, что нам обычно показывают по телевизору. Классическое индийское кино отличает куда более медленный, но гораздо более приятный созерцательный темп: и Сита может минут двадцать терпеливо выяснять отношения с демоном Раваной, лишь изгибом бровей и непререкаемыми взглядами подчеркивая эмоциональную канву своего отказа. Зато в результате такой беседы потрясенному Раване с небес является Вишну, который столь же неторопливо сообщает ему, что боги не одобряют его поступка. В гостиницах, где всегда есть телевизор, мы получали от этих фильмов истинное эмоциональное наслаждение!

Не менее значимый герой Рамаяны, достойный муж кинематографа и весёлый участник уличных сцен -- Хануман, без которого Раме пришлось бы трудновато. Он убедил обезьян помочь Раме и отправился послом к демону Раване. Взбешенный дерзостью обезьяннего бога, наивного в своих смелых притязаниях, Равана приказал сковать его цепями и поджечь. Но Хануман не так прост. Ведь он сын бога ветра и дыхания Ваю, почитаемого в Ведах. Как посланец, он умеет летать по воздуху и наделён недюжинной силой: в младенчестве он по своей наивности чуть было не сожрал Солнце. Архетипически Хануман ассоциируется с обезьяньей ловкостью нашего интеллекта -- который в мифах предстает вестником и богом-озорником, трюкачом (как Меркурий: можно вспомнить Гермеса, который едва родившись, украл быков у Аполлона, а двух из них тут же принёс в жертву -- а попросту, съел). И он не боится огня. Взвиваясь в небеса, своим горящим хвостом Хануман поджигает дворцы Раваны. Царство темных сил вспыхивает ярким светом -- и герою Раме не составляет уже труда одолеть их. Так воля преодолевает все препятствия и превозмогает сильнейшую силу, когда свет разума указывает ей путь.

Если вспомнить, что обезьяний бог Хануман вдобавок воплощает телесную природу человека, то за этой историей можно увидеть воистину глубокий философский смысл. Наше тело отправляется во власть темных сил материи, разум делает его посредником между материей и духом. Но даже попав в плен полной зависимости, оно -- само -- несет в себе силы, противостоящие чуждой духу воле зла. Тело помогает духу победить. В этой идее -- одна из ярких особенностей индуистского мировоззрения: именно на ней основана йога.

Никакой миф не допускает однозначной трактовки, но очевидно, что история героя Рамы -- от начала и до конца -- построена на архетипических закономерностях, универсалиях человеческой души. Потому это не просто сказка, а рассказ о судьбах мира -- и один из главных духовных праздником индусов, дважды в год зажигающих огни и заново радующихся возвращению Ситы из плена в её прежней чистоте. Неминуемое торжество Рамы над темными силами делает его богом и воплощением Творца.

Воплощением Вишну иногда называется и Хануман: индусы молятся ему в невзгодах -- и он помогает им, как помог Раме. В текстах Махабхараты этот мудрец излагает философию дхармы: мирового закона, который мыслится и законом нравственным.

Согласно Хануману, во времена, называемые Крита-югой, все было совершенно, и ничего не нужно было совершать. Не было ни богов, ни демонов, ни Вед, ни жертвоприношений: желаемое достигалось средоточием мысли. Чувства были сильны и постоянны, потому не было ни болезней, ни враждебности, ни страданий, ни гордости, ни предательства. Люди охотно исполняли свои обязанности, и духовный путь был доступен для всех. Характерная черта Крита-юги -- дхарма, основанная на слиянии с всемирной душой. Духом всех существ был белый Нараяна (воплощение Вишну в форме чистоты).

Но в Трета-югу целостность дхармы была нарушена. Вселенская душа Нараяны приобрела красный цвет страстности. Чтобы вернуться к изначальному, люди стали совершать обряды, и были написаны Веды. Духовным путем стал не путь наслаждения, но аскезы. И все же люди оставались верны своим обязанностям и дхарме: и соблюдаемый ими закон хранил их и Вселенную от бед.

В Двапара-югу целостность уменьшилась вполовину, и от людей стало уходить понимание Вед и дхармы. Свет Нараяны потускнел и стал желтым. Из-за неспособности людей понять учение целиком, Веды разделились на 4 части: теперь одни люди изучали лишь космогонические мифы Ригведы, другие -- жреческие ритуалы Яджурведы, третьим была доступна медицина, и мало кому давалось познание, что по сути все учения говорят об одном. Часть людей оказалась вовсе неспособной понимать и соблюдать закон. Тогда возникли болезни и бедствия.

Ныне, в Кали-югу, мировая целостность доступна лишь немногим. Свет знания сменился мраком невежества, и вселенская душа Нараяны приняла облик черного Кришны. Землю охватили несчастья, заботы, недуги и стихийные катаклизмы. Обряды и жертвоприношения прекращаются. Гибнет дхарма, а вместе с нею и Вселенная. Приходят в движение законы, созданные для уничтожения времени, и умирают боги. Вскоре Творец заснет посреди пустынного мирового океана. Но его смертный сон прервет новое рождение Вселенной.

Созданный две с половиной тысячи лет назад, это очень актуальный миф для нашего эсхатологического времени: особенно если принять очень древнее -- и вечно современное -- представление о том, что Вселенная творится каждый миг. Он может напомнить даосское представление о том, что когда нарушается гармония, возникает добродетель; когда исчезает добродетель, рождается справедливость; а если нет и справедливости, спасительной нитью остается лишь ритуал. Недаром обе теории возникли в одно время. Но вернёмся от мифологии к жизни.

В том разноцветном храме Шивы, куда мы съездили перед Кумамелой, для удобства и быстроты церемонии для паломников приготовлены небольшие подносы со всем необходимым. Они стоят копейки: это вода матери-Ганги в пакетике, которой нужно полить шивалингам; горький зелёный фрукт, который следует кинуть Шиве; свечки и ароматические палочки, которые нужно ему зажечь; ленточку, которую можно завязать на его дереве как гарантию исполнения своей просьбы к Творцу; и сушёные фрукты и орешки, которые можно после всего этого съесть. Свами Ди тоже выдал каждому из нас такой "джентльменский набор" и с улыбкой сказал, что мы тоже можем задумать своё желание.

Я исполнила церемонию, знакомую мне из путешествий. В окружении группы это ощущалось иначе, чем в одиночестве. И когда я подошла к стволу дерева, проросшего сквозь крышу храма, чтобы загадать желание, мне было так хорошо, что никаких желаний у меня не было. За исключением, пожалуй, одного: понять, что делала Мать Мира, и как это соотносится с моими собственными ощущениями. Я подошла к дереву и попросила Шиву, чтобы он дал мне познать энергетический процесс клеточной трансформации.

А чего ж ещё просить? ладно психологи: у них бывают проблемы -- но кто другой на моем месте не поступил бы так же? Решительно, Свами Брахмдэв плохо знал русских людей -- нам только предложи загадать желание! Ведь наше истинное желание -- не престижная работа, удобная машина и семейные ценности -- а пойти туда, не знаю куда, и найти то, не знаю что!

И после этого, когда мы пошли в столовую перекусить, к нашему столику подсел Свами Ди и рассказал такую любопытную историю. Однажды явился Матери Шива. И она попросила его остаться: ей казалось, что это возможно, из-за важности той трансформации, над которой работали они с Ауробиндо. Шива ответил, что он не может оставаться с ними всё время, но обещал исполнить любое её желание. Тогда Мать попросила, чтобы Шива совершил ту трансформацию клеток в её теле, которой они добивались, -- и он это сделал. Преображённая, она пришла к Шри Ауробиндо, но тот отвёл власть Шивы. "То, что приходит чудом, непрочно. Оно не сохраняется надолго и не способно трансформировать мир,-- сказал он.-- Мы пойдём другим путём."

"А зачем же тогда мы загадывали желание?!"-- спросила одна из наших умных девушек, остерегаясь подвоха. "Для развития веры,"-- чистосердечно отвечал Свами Ди, не подмечая иронии. Европейская тяга к абсурду не затрагивала его. Он ни на что нас не провоцировал: вёл не через отрицание плохого к хорошему, а через хорошее к хорошему -- и в этом главное отличие индийского пути от западного. Вслед за Ауробиндо он был убежден, что все прежние формы религии исчезнут, и их сменит единая духовность. Но почитать индийские традиции ему это не мешало. Его заинтересованность в нашей вере носила не абстрактный, а вполне практический характер: сложно сделать для людей что-то хорошее, если они не верят -- и легко, если верят (я сталкивалась с этим, рассказывая гороскопы: но это можно увидеть в любой профессиональной деятельности). Собственно вера и есть -- раскрытие всех каналов.

Но как же всё-таки работать с энергией и вызывать процессы трансформации, если к Шиве лучше не обращаться? Уж Мать-то знает наверняка!-- подумала я. И я потом спросила у неё -- она ответила: это прийдёт само, когда будет достигнут покой -- на долю секунды остро ощутив его вместе со свободной активностью частиц.

Самый торжественный момент праздника Кумамелы -- рассвет третьего дня: когда, по мифу, в водах мирового океана и возникает амрита. Мы тоже пошли окунаться в реку близ ашрама. Мы подошли к реке заранее: в темноте, до рассвета. На горизонте над противоположным берегом Ганги ярко блистали Венера с Юпитером, благодаря которым мы были сейчас здесь -- и гармоничный угол 120-ти градусов к ним образовывала Луна. Трижды произнеся мантру, сказанную Свами на этот случай, и наблюдая золотистый краешек неблизкой ещё зари, мы искренне попыталась представить, что вода реки действительно во что-то такое превращается -- что в предрассветном сумраке было не так и легко. Как я ни люблю Венеру с Юпитером, но сама бы ради них ночью купаться не пошла: всё же Ганга -- горная и довольно холодная река. С молоком её можно сравнить разве что к вечеру, да и то ниже по течению.

Русские люди во всём склонны видеть подвох: не могут без самопреодоления -- и перспектива залезть в темноте в холодную воду, а потом в мокрой одежде дожидаться рассвета всех очень мобилизовала. Кто-то решил, что Свами нарочно привёл нас так рано: и сам -- йогу что! -- спокойно сел в воду у берега и стал медитировать. Испанцы с колумбийцами сложили руки в молитвенном жесте, зашли в воду кто по пояс, кто по грудь и без устали повторяли мантру. Одна колумбийка стояла так без движения минут сорок, очень напоминая скульптуры католических святых и Девы Марии. "Сильна!"-- сказали потом наши мужчины: ей действительно можно было залюбоваться.

Наши же люди действовали кто во что горазд: мантру, конечно, запомнить не успели, и вызывали в памяти всё, что помогло бы им броситься в воду: кто молитвы, кто песни, кто детские воспоминания. А потом -- найдя нужный стимул и улучшив подходящий момент, очертя голову ныряли и плыли. Стоять и вправду было холодно, и я сплавала на другой берег, преодолевая течение, и лишь тогда согрелась окончательно. Одной психологине всё это сильно напомнило то, как люди по-разному готовятся умирать. И я с нею всецело согласна -- действительно, аналогия была полной, и без неё сложно представить себя заново рожденными.

Но когда взошло солнце, и мы вышли на берег после этого внешне-внутреннего опыта, желание поздравить друг друга, поцеловать, обнять, простить, если что было не так, и выразить свою признательность возникло вполне естественно. "Я на самом деле тебя люблю,"-- с христианской скромностью сказала мне организаторша нашей группы, с которой мы в первый же день умудрились столкнуться по вопросу точности перевода -- и некоторым другим: произведя на колумбийцев с испанцами впечатление, что русская группа очень агрессивная. Об этом они сказали нам на прощальном вечере, за время контакта оценив вторую сторону медали -- нашу искренность.

В мировой мифологии Звезда-Венера и громовержец-Юпитер являются богами двух прекраснейших и самых мощных явлений природы -- зари и грозы. Их союз символизирует взаимодействие между самыми сильными богами, царём и царицей богов, властью чувств и силой разума. В ранних мифах между ними идёт борьба, которая в цивилизованном мире кончается их браком -- и в астрологии он означает процветание и счастье. И победу -- совместную победу чувств и разума. Я раньше замечала, что соединение этих планет всегда сопровождало самые яркие и необычные переживания любви и красоты мира, его разумной гармонии и драматического прикосновения к тайнам его единства, который я когда-либо испытывала. Но не придавала этому должного значения, по привычке считая их более планетами материального благополучия, чем духовных трансформаций. Кумамела подтвердила, что это было не случайно. Соединение Венеры с Юпитером, обогащая эмоциональную жизнь, сильно изменяет мировоззрение. Личная любовь Венеры очень влияет на общественный разум Юпитера. Конечно, лишь если эти архетипы проявляются, а не остаются абстрактными идеями и недосягаемыми звёздами небес...

(Я недаром вспомнила конфликт -- он характерен для группового взаимодействия вообще. В Ленинграде-городе, с советских времен коллективизм нас настолько забивает, что люди, представляющие что-то индивидуальное, склонны вообще не включаться в групповое взаимодействие: мол, всё это тусовки, ничего в них ценного. Люди же коллективного типа склонны нивелировать себя настолько, чтоб ни в коей мере не проявить своей истинной натуры -- сохраняя её в глубокой тайне: пока кто-нибудь не поможет им себя раскрыть. Такова история -- но ведь нынче, даже если есть хороший пастырь, вовсе необязательно вести себя как стадо баранов!

В такой ситуации, как ашрам, в коллективное взаимодействие могут попасть и те люди, которые больше верят самим себе, -- им даже легче было бы объединиться: стоит лишь верить в свободу этой ситуации! Но она не для всех очевидна, и это мешает. Чувствуя в ашраме полное отсутствие ограничений, я действовала согласно своей натуре, гуляя по окрестностям и стимулируя к этому других: с разрешения Свами, правда, и чтобы не допускать пионерлагеря, к чему бывшие советские люди в коллективе покамест ещё склонны -- и в результате Свами Брахмдэв предоставил нам большую свободу, чем предыдущей группе. Он ориентировался на обстоятельства, а их формируем мы сами -- хоть и очень хочется переложить ответственность на доброго гуру.

На территории ашрамов легко воплощать в жизнь хипповские идеалы -- а я не могу устоять перед формализмом, чтоб его не рушить. Но ашрам несет за людей ответственность, и это вызвало реакцию организаторши нашей поездки. Она хотела уберечь Свами Ди от такого человека, как я, готового нарушить любой канон,-- даже предложила мне покинуть ашрам. Мне же казалось, что спасать надо совсем не Свами Ди: нет ничего вреднее для учителей, чем беречь их от народа,-- и уж тем более, для исследователей. А она не исполняет своих прямых обязанностей: человека, организующего поездку для людей -- и мне прийдётся их на время узурпировать, что я и сделала. Платон был мне другом...-- и все остались довольны. Она тоже, если не считать некоторой ревности: на самом деле, груз ответственности мешал ей жить -- и в отместку переложив его на меня, она с полным удовольствием переключилась на внутренний мир: гораздо приятнее ловить кайф, чем решать вопросы внешних отношений. В любой ситуации есть место для каждого -- хотя не всегда сразу очевидное. Победа лишь тогда победа, когда она общая -- иначе это поражение.

Нас рассудила ситуация: достаточно было не прийти на утреннюю медитацию, вопрос перевода отпал сам собой. Под конец там была нетривиальная молитва, которую Свами предлагал обычно прочесть на родном языке -- никто из наших не смог перевести её высокий стиль: спросонья, не зная оборотов древнеанглийского... хоть накануне меня восхитил откровенный смысл, который вложила в неё Мать Мира: "...что бы Ты ни послал: жизнь или смерть, радость или печаль, счастье или страдание, я приму это как божественный дар, несущий мне высшее блаженство",-- и я прочла её по-русски, не задумываясь. Но вот если разыскивать в ней терминологическую точность рациональной логики, к чему стремилась наша организатор -- с налёту эту молитву было явно не прочесть! Свами лишь спросил, улыбаясь, хорошо ли я выспалась.

Мы привыкли думать, что интересы всех удовлетворить нельзя: для того и существуют общие стандарты. Но на самом деле можно м нужно -- по закону мировой гармонии они даже не пересекаются: особенно когда ей содействует человек. Это самое радостное, что я увидела в ашраме. Если бы всегда конфликты решались, как там, подсказывая какое-нибудь совсем новое решение! Река жизни всё сделает сама, если не строить ей запруд. Я не нарочно не пришла тогда на медитацию: просто я не могла идти к людям в столь плохом настроении, как было у меня после нашего конфликта. Но в быту мы не склонны видеть жизнь игрой -- а кто-то играет в свою игру, что ещё хуже,-- и гибкость в социальных или в семейных отношениях допускать боимся, из ложного чувства долга или вцепившись в проверенный опыт. При том количестве ограничений, в которых мы живём, поток естественной гармонии еле течёт, и нас не подхватывает, и к нашим интересам не выносит.

Вопрос обиды чаще всего возникал в личных беседах Свами с людьми: он отвечал -- лучше простить и отпустить, потому что это мешает развиваться: понятно, это вполне телесная преграда на пути энергии. Мы не склонны прощать, потому что хотим этим изменить ситуацию: создать ей хотя бы обратный крен, если уж божественная гармония недостижима. Если посмотреть на явление позитивно, в этом отчасти проявляется даже наша коллективистская жертвенность: до Бога далеко, а есть привычка всё сделать ради другого -- пусть мне будет хуже. Равнодушие ещё хуже, если по-русски. Но гораздо легче прямо обвинить и себя, и знакомых, и близких во всех грехах -- чем постараться увидеть, как сделать так, чтобы всем было хорошо. Мы рвёмся спасать других любой ценой -- но религии недаром перепоручают это Богу.-- Так помолимся за врагов, пожелаем им всего наилучшего: пусть поток единства унесёт их куда подальше, за пределы нашей Вселенной! Пусть их пленит тепло божественной любви, пусть их скрутит вихрь мысли, пусть им на плечи навалится тяжесть Земли: вот тогда они увидят!... )

Днем мы отправились гулять в праздничный Харидвар -- по улицам толпами шли люди, из громковорителей неслась индуистская музыка: "Говинда, харе Пуруша...", и к идущим подскакивали Хануманы с выкрашенными краской лицами. Харидвар был столь перегорожен полицейскими барьерами, ради рассредоточения толп, что к центру мы не добрались. Зато зашли в гости к другу Свами Брахмдэва -- в палатку йога, который приехал на праздник со своими родственниками. В его большом шатре было много людей и висели матерчатые иконы Ханумана и Кришны, и украшенный портрет его личного учителя: прищурившегося на один глаз старика с длинной бородой. Мы сели пить кока-колу, и народу пришло ещё больше. Индусы стали петь народные песни и танцевать народные танцы: не столько для нас, сколько для себя самих, конечно.

Мы удивились: что же, у этого йога столько родственников? "На таком празднике все родственники",-- сказали нам индусы. Они плясали в шатре несколько часов, зазывая в круг и нас -- лучше вечер интернациональной дружбы и представить себе нельзя! Колоритный старик в оранжевом одеянии, с лицом, раскрашенным вишнуитскими вертикальными полосами, играл на барабане, индусы иногда солировали и хором подхватывали припев "радэ, радэ, шау миладе" -- который стали подхватывать и мы.

Я спросила у Свами: что значат слова песни? "Приходи, Кришна, поскорей приходи,"-- отвечал он. Я спросила про другую. "Обращение к богу Кришне,"-- снова объяснил он. Задав тот же вопрос в третий раз, больше я спрашивать не стала: похоже, все народные песни поминали и звали Бога. Это мне напомнило индийскую программу телевизора, которую я смотрела в одной из гостиниц: передачу типа нашей "Играй, гармонь любимая!" Люди разного возраста и вида танцевали перед статуей Дурги: это было похоже на самодеятельность -- но то, что они при этом обращались именно к богине, было несомненным.

С Дургой мы ещё встретились. Из шатра йога мы пошли к ашраму вдоль Ганги и по дороге посетили другой ашрам. Я как-то сказала Свами: не покажет ли он нам другие ашрамы и храмы? -- и после народных плясок он, видно, уловив общую радость от нашего общения с местными жителями, завёл нас в ашрам Дурги выпить чаю. Пока чай готовился, в комнате на коврах десяток женщин мощного вида играли на инструментах. "Вот это самая Дурга, вот это она!"-- в упоении сказала мне подруга, с которой мы ходили вместе по храмам Бенгальского залива.

Женщины пели динамичные песнопения -- под которые нашим ребятам недаром снова захотелось потанцевать. Ведь если индусам выпивать не надо, то русские люди расходятся не сразу -- и праздничное настроение до них в полной мере дошло лишь в ашраме Дурги. Правда, русские пляшут не как индусы: этот танец вовсе не был обращен к Богу -- скорее, наоборот. Глядя, как наш молодой человек крутит колумбийку и видя сжатые брови настоятельницы ашрама, которая смотрела на это немигающим взором, я спросила у Свами: не стоит ли это прекратить? "Нет... всё в порядке,"-- успокаивающе сказал он, и действительно под конец танцев брови настоятельницы разошлись и на её лице даже появилась улыбка.

А в шатре йога более всего нас поразил изящный танец человека, одетого в сари: мы не сразу поняли, мужчина это или женщина. Все его движения отличались совершенством: как в цирке, он, танцуя, крутил на пальце большое блюдо. И если в его внешности ещё можно было сомневаться, то плавность его движений была бесспорно женской. Свами Ди назвал его гопи: именем преданных пастушек Кришны. Как он объяснил, это направление, близкое к йоге (целостность через развитие в себе противоположной природы). Йог, часть его родственников и гопи посетили потом Ауровеллэй: они заехали на микроавтобусе выпить чаю по дороге куда-то дальше в Гималаи. И йог, и гопи руками лечили обитателей ашрама: йог был прекрасным молодым человеком весёлого вида, в которого легко было влюбиться с первого взгляда, гопи же являл куда более отрешённый тип, в котором чувствовался его внутренний уровень.

В поезде по дороге на Бенгальский залив мы также встречали троих мужчин, одетых в сари: они были деликатны и позаботились о нас, посоветовав убрать обувь из прохода: не ровен час, украдут. В русском порыве сказать в ответ что-то хорошее, моя спутница попыталась выразить своё восхищение индийскими женщинами -- и один из них, как ей показалось, как-то грустно на неё посмотрел, и она прикусила губу, не зная, что сказать дальше. Но в целом русская искренность всегда шла на пользу, как общению, так и духовной практике: разогревая ситуацию и делая её неформальной.