На санскрите Гималаи называются Химават: это звучание хорошо отражает сухие горные хребты, на которых жмутся друг к другу площадки для земледелия. Ближайшие горы часто имеют полосатый вид: они распаханы доверху -- что отражает населённость Индии. Высшая точка, где мы были -- три с половиной тысячи метров (кажется, 9 миль). В нашей Средней Азии на такой высоте горы необитаемы. Но в индийских Гималаях на этой вершине расположен храм, а пониже шаг за шагом идёт строительство: двадцать лет назад здесь было два дома, как сказал Свами Ди, теперь -- пару десятков. Он знает горы, как человек, который оттуда родом -- а в горах есть очень много интересных мест, храмов и пещер, где живут отшельники.
Ближе к Ришикешу горы очень похожи на наш Кавказ: деревья с широкими листьями свешиваются над дорогой и кручами обрывов, среди них попадаются банановые. В получасе езды от него есть пещера археологической древности, где тридцать лет (примерно 1950-1980 годы) жил отшельник -- ученик Вивеканады. Рядом с ней висит его портрет и сидит гид -- в оранжевом облачении, который с удовольствием рассказывает о нём. В конце пещеры, в естественном углублении, стоит статуя танцующего Шивы и каменный шивалингам. Я положила на него руку: было ощущение, что он теплый -- от него исходила какая-то радостная, приподнимающая энергия. На полу что-то постелено для посетителей. Мы сели на пол и провели в пещере час -- казалось, прошло минут десять.
Между пещерой и Ришикешем шли пороги Ганги, и там проходил рафтинг. Мы тоже однажды сплавлялись там на резиновых лодках -- это оставило незабываемые впечатления узких ущелий гор снизу -- необитаемых, если не считать попадающиеся уже ближе к Ришикешу палатки западных людей. Индусы действуют очень неторопливо: предыдущая группа уплыла, и мы несколько часов ожидали, пока подготовят лодки. А потом они ещё с полчаса проводили технику безопасности, объясняя, как надеть шлем и спасательный жилет на случай падения в воду. Мы с удовольствием прыгали в воду и плыли, не дожидаясь случайного падения -- ниже по течению, где пороги были меньше.
В ожидании рафтинга я развлекалась тем, что гадала по рукам, удовлетворяя астрологические интересы группы: таблиц для построения гороскопов я не брала, но я и так знала, что кому сказать: внутреннее видение в ашраме, конечно, обострилось. Вдобавок, дело было у реки, и после каждой консультации можно было искупаться перед следующей. Как-то Свами Ди в ашраме застал меня за этим занятием -- я начала консультировать супругов. "Вам хорошо?"-- с улыбкой спросил он, как хозяин: не нужно ли чего гостям. Нам действительно было хорошо, но я остановилась, постеснявшись Свами,-- а тот, кому я гадала, видно, решив обратиться к вышестоящей инстанции по тем же вопросам, спросил: какие камни подходят Козерогам? Свами не любил отвлекаться на подобную конкретику и легко разрешил ситуацию: "Вам что нужно: камень или Бог?". Но если бы я продолжала говорить, он наверняка сел бы рядом -- или встал поодаль, и начал бы помогать, приводя тело в покой и углубляя восприятие.
По приезде в ашрам был план поехать в горы на несколько дней, но не реализовался в силу того, что мы и так много разъезжали в связи с праздниками, и не все этого хотели. Особенно те, кто уже был в ашраме за полгода до этого, осенью: Свами Ди вёл их три километра вверх по снегу, и при отсутствии экипировки повторять этого им, судя по всему, не хотелось. Поскольку Свами реагировал на самое сильное желание, более скромные люди стали выражать мне своё неудовольствие: вроде собирались посмотреть Гималаи, и всё не едем. "Вы постоянно меняете планы, и люди этого не понимают,"-- сказала я Свами. "Я не меняю планов,"-- ответил он, в смысле: я ничего не планирую.
Наконец, мы выехали -- с рассветом, до начала ашрамной медитации. Вечером у кого-то возник вопрос: как же мы проснёмся? "Вот она разбудит,"-- Свами с улыбкой указал на первую попавшуюся девушку, которая как огурчик вскочила в пять утра и всех разбудила: тех, кто хотел ехать, остальные продолжали спать. Миновав Ришикеш, мы сначала заехали в Дахрадун: туда кто-то очень хотел попасть из тех, кто был со Свами в горах в прошлый раз,-- но по иронии судьбы в этот раз не поехал. Но остальным очень понравился расположенный там тибетский монастырь с живописным храмом, на красном фронтоне которого был изображен Махакала -- бог времени с колесом превращений внутри, порадовавшим мой астрологический взор,-- и другие многочисленные защитники буддизма: страшные горные духи и разноцветные будды. Свами провёл нас внутрь: мы зашли в храм на втором этаже, где висел гонг, в шкафах за стеклом было много скульптур будд, улыбающихся мужчин и женщин, а в центре -- изображение той, что основала этот монастырь: который покинул Тибет и переселился в Индию во время китайской агрессии. Наши побродили по храму и сели кто куда, попытавшись сосредоточиться. Внизу же была школа: там в разных классах сидели разного возраста мальчики и юноши и нараспев тянули мантры, переворачивая полоски бумаги.
А рядом был храм Саи-Бабы: как я уже говорила, в Индии любой человек может построить храм, и в разных её частях представлены все направления. Мы туда тоже заглянули и спросили Свами: не ездил ли он к Саи-Бабе? Он ответил: не было повода.
Горы выше выглядели как с самолёта: перепады очень велики. Пейзаж всё менял ракурс: мы ехали то на север, то на восток, то на запад, теряя ориентацию: индийские дороги проложены в самых разных местах, все они объездные и длинные, и редко становятся отвесным серпантином. Хотя узкие: машины едут по самому краю, без каких-либо ограждений. Как они разъезжаются -- Бог ведает. Ещё близ Ришикеша над Гангой, любуясь её узкой изумрудной лентой далеко в глубине широкого ущелья, я представила себе, как красиво бы наш автобус полетел вниз, и как бы долго он туда летел.-- Но, как говорила одна Рыба, которая всякий раз ездила по этим дорогам с замиранием сердца, Свами -- с нами. И все машины ездят очень тихо, сближаясь друг с другом со скоростью пешехода. По этим дорогам легко бы было ехать на велосипеде, несмотря на высоту.
Мы заехали на стометровый водопад, внизу несколькими ступенями спускавшийся ко вполне цивилизованным купальням. Попали мы на водопад таким образом. Ехали, мы ехали, и я попыталась поговорить со Свами Ди в своих терминах архетипов: о характере России-Водолея с её просторами и перепадами -- почему, быть может, нам нравится самолётный простор Химавата; и Индии-Рака, что отражают её реки. С налёту моя астрология звучала как-то неубедительно, и Свами энергетически добавил моим словам широты и объёма. Хотя что-то во мне сопротивлялось этому: я привыкла говорить быстро, а более объемное звучание требовало более медленной скорости. И я уже более ментально сказала о задачах Шри Ауробиндо и Матери Миры с архетипической точки зрения: о телесном акценте Ауробиндо как знака Льва, для которого важен уровень материального мира и достоинство Человека, и об идеале достижения безинерциальности движения и мысли Водолея-Миры.
Свами спросил о своих архетипах -- я сказала, что архетип Близнецов отвергает традиции и ищет новые возможности, заселяя пустые места,-- что в общем-то подходит ему как человеку, нашедшему такое хорошее пустое место для ашрама; а бог Брахма соответствует его восходящему знаку Весов (по индийской традиции знаков Зодиака, а по-нашему он Дева). Свами приглашал приехать с астрологами: предлагая в следующий раз познакомить со своими друзьями-астрологами или провести астрологические курсы. Он как раз организовывал в своем ашраме целительский центр, и не прочь был создать что-нибудь ещё. А я спросила: "Если вся жизнь -- йога, тогда зачем ашрамы?" Он сказал, что видит свою цель в обучении (что как нельзя лучше отражает знак Близнецов и Деву тоже: хотя в его не-действии я всё время видела Весы.)
Потом спросил про меня: и я сказала, что мне, как Раку, душевно близки индийские реки-матери -- и почувствовала отклик. Не то он уловил моё эмоциональное отношение к воде, не то чьё-нибудь ещё, а может проявил своё (у него в Раке стоит Марс) -- но возник живой импульс, и он, приподнявшись с сиденья, весело спросил автобус: "Хотите искупаться в водопаде?" "Хотим!" -- дружно сказал автобус. И мы поехали на водопад, спустившись в один из бассейнов. Не такой, как показывают по телевизору в фильмах западного образца, а вполне простой, естественной формы голубого овального озерца, но огороженный и не грязный, как было бы у нас в аналогичном природном месте.
Женщинам выдали напрокат купальные платья до пят, которые мы переодели в деревянной раздевалке: в Индии женщина открывать ноги не должна, и купаются там одетыми. Мы ходили если не в юбках до полу, то в пенджаби: широких штанах с длинной кофтой и шарфом (хотя в ашраме одевались как угодно и в Ганге купались в купальниках: что правда, привлекало внимание жителей из местных деревень, и Мария нам постоянно не советовала этого делать. Свами, тот, конечно, ничего не запрещал.). Он купаться не стал, и сверху с мостика наблюдал, как мы веселились в водопаде: заходя под наиболее тонкие его струи, которые с сокрушительной силой падали вниз.
В посёлке рядом с водопадом мы позавтракали и поехали выше -- в городок Миссли, который считается курортом. Там уже прохладно, и в жаркие месяцы индусы приезжают туда отдыхать --во множество свисающих с горы гостиниц. Мы проехали мимо них на канатной дороге до верхней смотровой площадки города. Там продавали отличающуюся от обычной индийской, горную одежду: она уже напоминала что-то тибетское или бурято-монгольское. И любопытные поделки из дерева: я купила за копейки деревянные браслеты, лошадку с колесиком внутри -- дочке и переплетённую подставку в виде трёх кайманов, вырезанных так, словно они вставлены один в другой. Обозрев окрестности, мы спустились и пробежались по магазинам: в горах всё стоит дороже. Потом поехали дальше по горам -- один раз вышли передохнуть -- там, где уже были видны непокрытые лесом горные вершины.
Мы добрались до самого высокого места в местной округе -- 3400 метров: но в апреле снега в нем не было -- лишь издали белели отдельные снежные шапки. Это место тоже было обитаемо: на вершине горы напротив друг друга стояли два храма Матери -- старый и более новый. Первый не представлял ничего особенного: маленький, много колоколов, старая статуя Дурги, в центре обычный шивалингам -- если не считать его энергии. Я вошла туда -- и тут было впору вспомнить Кастанеду: под давлением земной энергии матери-Дурги (астрологически -- Сатурна) меня завертел какой-то процесс очистки. Я вышла -- всё тут же стало нормально. Я снова вошла -- и снова почувствовала нагнетение давящей энергетики -- это, пожалуй, был единственный храм, где мне стало не совсем хорошо.
Зато более новый храм напротив отличался несколькими комнатами и интересными иконами с деревьями. Точка на лбу ставилась оранжевой краской, смешанной с рисовыми зернами. Я не запомнила, как звали эту Мать, но это несомненно был архетип сбора урожая: она была подобна Церере или Деметре (астрологическому знаку Девы, связанному с чередованием времен года и умиранием-возрождением растительности -- а также с рациональностью). И войдя в храм, я ощутила в голове удивительную трезвость -- а потом узнала, что он называется храмом Головы матери.
Тут Свами Ди сам провёл пуджу, поставив точки на лбу -- и все в нём что-то испытали: может, такую ясность, как я -- а может, что-то другое. Потом мы сели помедитировать на площадке рядом, по нашей просьбе -- не хотелось оттуда уходить. И сфотографировались группой на фоне красных флажков, развевавшихся близ храма. Среди группы было две супружеские пары -- они возвращались с этой горы как новобрачные. По дороге вниз мы присели у одинокого ларька, выпили, кто душистого чаю с молоком, а кто прохладный напиток из длинных красных цветов типа шиповника, которые в это время года покрывали голые деревья, и ещё посидели, все вместе, составив общую гармонию,-- как это и должно быть у людей. Тот разброд, с которым я боролась, зовя не опаздывать на мероприятия, полностью исчез.
"Вот видишь, получилось,-- сказал мне Свами.-- а я ничего не планировал... даже не собирался на эту гору." Возможно, идя по линии наших желаний и удовлетворив их полностью, он достиг того покоя, когда стало возможным восприятие.
Как переводчик, выражающий волю других, я, конечно, доставала Свами -- и мне самой не часто удавалось с ним о чем-нибудь поговорить, тем более, что меня интересовали больше не личные и конкретные, а абстрактные вопросы, к которым у него не было столь прямого ключа, как к душе и телу людей. В первые дни он на мою попытку рассказа о России и её религиозных интересах никак не среагировал -- видимо, не понимая, к чему я это говорю. Потом обстоятельства более расположили его ко мне: после посещения пещеры он стал спрашивать чьи-то имена, а я честно призналась, что не помню их, так как впервые встретила этих людей в Делийском аэропорту. Видно, Свами Брахмдэв не привык, чтобы люди с запада могли вести себя с человеком, которого несколько дней назад в помине не знали, столь откровенно, что это напоминало закадычную дружбу,-- и с западной точки зрения непонятно, ради чего я старалась для них. Но я старалась для того же, для чего и Свами,-- для общего дела, если по-русски -- и он это оценил. Тут мы по-восточному совпали, и он уже слушал меня более внимательно, и иногда что-нибудь говорил и сам.
Его ответ на вопросы обычно проявлялся через физические ощущения: он убирал преграду, помогая сконцентрироваться -- прояснить конкретику вопроса или его подоплёку. Так, когда мы с километр подымались на вершину храма, я спросила, сколько ему лет: чтобы составить гороскоп -- и потому что мне показалось, что он шёл медленнее, чем мог бы, как бы с трудом,-- и выглядел старше своего возраста. Он сразу не ответил, но я почувствовала удивительную лёгкость в сердце и взлетела на вершину как на крыльях. С необычной жалостью я вспомнила свекровь, которая умерла, не дожив до возраста мудрой старости, и привычку мужа отсчитывать жизнь от конца, а не сначала. Я ощутила эту лёгкость как идеал отсутствия постоянного бремени -- которое, конечно же, формируют и усугубляют все семейные проблемы, идущие с детства. И от них переключилась к вопросам долгожительства.
"Я хочу кое-что тебе сказать: иногда это становится видно,"-- сказал потом Свами Ди. Это вызвало бурю в моей душе: в отличие от психологов, мне не хотелось говорить ни о чём личном -- для меня спуск до этого был бы профанацией переживаемого. И я ответила, что для меня всё то, что я вижу, относится прежде всего к сфере архетипов: я чувствую эту Мать как свою мать, но именно потому что эта Мать с рисовыми зернами -- архетип Девы, рационалистический и трезвый. И Свами не стал говорить, что он увидел, хотя я потом спросила. Не только в силу моей ментальной защиты: просто мне и в самом деле хотелось говорить не о том. И в автобусе, обрадовавшись внезапной ясности -- и тому, что Свами Ди сам заговорил со мной, я стала рассказывать о своём восприятии процессов в нашей стране, параллельно политических и духовных.
Не то, чтобы я забыла, что в ашраме висит правило не говорить о политике,-- просто мне, как русскому человеку и как астрологу, было естественно говорить о коллективных ритмах. Но и Свами Брахмдэв, как нормальный индийский йог, считал своим долгом действовать, а не рассуждать. Сначала мне показалось, он ищет, с какого боку подойти к тому, что я говорю (в прямом смысле слова: налаживая регулировку какой-нибудь части тела, которую разлаживают идейные рассуждения -- или, наоборот: они именно от этого дисбаланса и происходят). Но я говорила слишком быстро, слишком горячо или слишком абстрактно, только, похоже, ему было не найти опоры моих слов во мне. Мне показалось, на какой-то момент он даже растерялся. И когда я закончила, он вовсе не стал ничего отвечать. Он словно сдвинул в точку или в линию энергию над моей головой, замкнув меня на моих мыслях -- как будто поставив крышу или отключив от чего-то, предоставив достаточную концентрацию, чтобы разбираться в них самой,-- и отсел на заднее сиденье автобуса: удобная позиция, чтобы видеть всех.
Я часто наблюдала, как разговор словами снижает энергию, мешая целостности восприятия,-- но для меня слова всегда были не менее ценны, чем ощущения -- и я сознательно предпочитаю этот способ общения, несмотря на его порой откровенный вред. Однако на сей раз, по контрасту с радостной ясностью храма Матери, мой уход в идеи был чрезмерным. Процесс движения мысли в потоке знакомых слов и образов дает порой просто бешеное ускорение. Как уверяет Махабхарата, когда рассудок-манас сливается с чувствами-индриями, это как раз и порождает страсть. И когда мой разогнавшийся ум, устремившийся в интеллектуальный процесс, стал уставать от своего галопа, это стало усиливать депрессию.
Да и без этого -- не очень приятно пребывать в сфере мысли, особенно переключившись на неё от возвышенных ощущений: это рождает чувство отстраненности, пустоты и разлуки с Богом. С наиболее возвышенной точки зрения, это собственно сфера небесной свободы архетипа Водолея: где действует миф об отделении Неба от Земли. Или нисхождение в подземный мир знака Девы, если говорить о конкретных мыслях. Я люблю мысль в любом её виде, и мне было всё равно, что испытывать, но часа через два я подумала о группе: ведь атмосфера-то общая, что ж я делаю?-- "Да у тебя просто мания величия,-- утешила меня подруга-Рак, когда я уже потом решила взглянуть на ситуацию со стороны.-- Может нам всем тогда дружно захотелось впасть во мрак?"
Действительно: мрак у каждого свой, и осознание тоже -- хотя в том тесном взаимодействии, к которому успешно приближал нас Свами Ди -- а точнее, к которому душе самой естественно стремиться, начинает действовать правило -- один за всех и все за одного. Мне почему-то кажется, что может быть достаточно даже чувств одного, чтобы чувствовали все; и чтоб видели все -- достаточно, чтоб видел один. Но чаще всего -- это иллюзия, и может, я забегаю вперёд и недоучитываю индивидуальные предохранители души: которые в нормальном варианте не допускают туда то, что ей не нужно.-- В любом случае, слишком долго так продолжаться не могло, и соседки мне сказала: "Сим-сим, хватит молчать, спой что-нибудь!" И я начала с "Надежды": "светит незнакомая звезда". Эта песня стала главным хитом нашей поездки ещё тогда, когда наш автобус по дороге в ашрам, от усталости впав в пионерское детство, пугал своим ораньем тихие мусульманские городки Индии. Хотя потом мы чаще просили водителя включить бесконечную индийскую музыку.
А закончила -- "Христос воскресе из мертвых": это был вечер православной Пасхи, и все мы по культуре и до мозга костей были христиане, которым от рациональности никуда не деться. Меня и вправду не раз поражало, насколько индуизм религиозно и психически похож на православие: прежде всего своей прямой аппеляцией к вере (и чудесам, которые она творит). До поездки в Индию мне приснился странный сон: будто бы я иду по тесным улочкам Иерусалима, и вижу огороженное место с табличкой: "Здесь будет построен храм". А потом из высокого окна гостиницы вдруг вижу: он уже стоит, и это вертикальная пирамида индуистского храма -- типа храма Джаганатха. Я думаю: такого не может быть! -- и он исчезает, а потом мне становится жалко этого, и он появляется вновь, но от моего неверия его крыша скрыта в тумане облака...
Но, конечно, между религиями есть и довольно сильные отличия: например, вино для индусов -- самый типичный символ порока, а в России оно несет религиозный и психологический смысл приобщения к божественному: даже если это просто пьянка. Вот и политика, тоже... Мне известно у нас лишь одно индуистское направление, которому не чужда политика -- Ананда Марга: и в Индии его не любят (об этом предупреждают сами анандамарговцы, и Свами Ди тоже это подтвердил).
Ещё напоследок остановлюсь на индуистской идее перевоплощений: которая за пребывание в Индии меня порядком достала.
"Мне кажется, что я влюблена в йога (молодого приятеля Свами) -- как в своего сына,-- говорила молодая женщина.-- Значит ли это, что в прошлом перевоплощении я была его матерью?" -- Свами ответил: возможно, как обычно соглашаясь со всем, что мы говорили. Но я видела, что этот ответ её не вполне удовлетворил. "Так это не значит, что я сошла с ума?"-- спросила она. "В некотором роде, мы все сумасшедшие,-- улыбнулся Свами,-- иначе что бы мы тут делали?" Это мне как-то не понравилось: ничего близкого к сумасшествию в ашраме не было: всё же регулярные медитации очищают как тело, так и ум, от тех заблуждений, которые путают наши мысли, даже если мы о них не знаем,-- и я продолжила: "Мне кажется, не существует полного перевоплощения, или очень редко. С точки зрения астрологии или психологии архетипов есть устойчивые части души: они составляют целое различным образом. Это более сложный процесс." "Да...-- сказал Свами Ди, поглядев куда-то в космическое пространство.-- Но таким способом всё равно нельзя понять, как это происходит."
Тогда я спросила о своём прежнем воплощении. Свами не задумываясь назвал меня гопи -- пастушкой Кришны, словно ждал вопроса. Это меня не удивило: в Индии, как и в России, люди часто говорили, что я много жизней провела здесь. Даже имя Сима звучало для них по-индийски: на санскрите "seema" значит "граница: предел, мера, ограда"-- что для индусов, с их чувством безопасности, -- очень благозвучное имя. В своем оранжевом сари и свитере цвета индийского флага я пела и плясала, рассказывала индийские мифы, говорила об астрологии, вникала в проблемы -- в ашраме это было нетрудно. Я общалась и с нашими, и с испанцами, и с колумбийцами: в конце визита мне даже с творческой лёгкостью удалось составить вполне грамотную фразу по-испански, обращаясь к женщине, которая английским не владела. Всё это походило на любовь, но я бы не хотела никого обманывать: меня всегда больше занимали идеи, что скорее подошло бы воплощению средневекового алхимика.
Поэтому я ответила Свами, что в перевоплощения не верю. "Но должна быть точка отсчёта... для духовного развития,"-- сказал он: он сравнил воплощение с семенем, откуда должно вырасти дерево -- и с этой концепцией трудно не согласиться. Есть интересный индийский образ богини Ренуки -- которым мы прониклись с той женщиной, интересовавшейся перевоплощениями. Это мать первого воплощения человека на Земле -- его изначальной двери в этот мир и к более высокой реальности. В астрологии точка прошлого воплощения: северный лунный узел -- это фундамент личности, часто определяющий профессию. Идея перевоплощений помогает более живо воспринимать наши точки опоры, и я сама часто использую её, чтобы что-то объяснить. Но наш рациональный ум склонен действовать куда более формально, чем мифологическое мышление индусов: и для многих людей образ из прошлой жизни, к сожалению, кажется более ценным, чем реальная личность, другие же боятся любого отождествления себя с чем-то за пределами знакомого.
Меня восхищали мягкие методы работы Свами -- о чем я ему говорила,-- как и о том, что у нас, где многотысячелетней традиции учительства не было, обучение друг друга часто приобретает не те формы: более жестокие, иначе не скажешь. Как-то так получается, что то, что там любовь, тут -- пытка; то, что там приятно, здесь -- коварно. И хуже всего, что мы к этому по-западному привыкли: вдобавок умудряясь постоянно описывать жизнь в терминах наказания и награды -- что в наше время малопродуктивно. Показателен такой эпизод.
Одна женщина занималась приёмом информации, медитируя на свечку. Но её занятия были неотделимы от негатива прошлых отношений с тем, кто её этому научил. Она пыталась расспросить Свами Ди, что значит эта её информация: "Что это для Вас?"-- "Для меня это -- поток энергии,"-- отвечал ей Свами. Он пытался мягко вывести её из этого зацикливания -- но наши ментальные привычки сильные, с ними так быстро не совладать, как, скажем, с семейными проблемами, а она возвращалась всё к тому же. Тогда он сделал -- или не сделал -- что-то, что воскресило в ней бывшую обиду: которая, конечно же, сначала спроецировалась на самого Свами, как на психотерапевта (по типу: и он такой же!). Я сперва не поняла, откуда такой сложный западный метод, когда йога Свами Ди более проста -- может из-за отсутствия времени: мы уже уезжали. А может, ей -- и не только -- хотелось видеть в Свами Брахмдэве волевую личность, которая манипулирует людьми по своему усмотрению: хоть человеку, знакомому с канонами религиозности, было сложно представить, что он мог пойти хоть на малейшее волевое насилие.
"Может, это Вы зря так,"-- решилась я сказать ему. "С ней всё будет в порядке,"-- с обычной мягкостью ответил Свами Ди. "Дело в том, что у нас много лет религия была в забвении, традиции были прерваны, и люди сами вели духовные поиски на свой страх и риск: можно понять те странные формы, которые они порой имеют." "Это не духовность,-- ответил мне Свами.-- Вот духовность,"-- и он махнул рукой в сторону людей, танцующих у прощального костра.
Не хотелось покидать ашрам: кому же хочется уезжать из рая? Вдобавок под конец от тесноты взаимодействия возникла такая тёплая, связующая по рукам и ногам и одновременно навек разлучающая, атмосфера любви. На прощальном вечере, который Свами устроил у костра по русской традиции, мы по очереди и вместе пели и танцевали; наша девушка вместе с колумбийцем составила дуэт: "Бэсса ме мучо", мы обменивались адресами, словно мы и вправду знакомы много жизней. "Хотите остаться?"-- спросил Свами, отвечая на наши мысли. "Очень хочу,"-- призналась я за себя и других. "Можете остаться -- мы сменим билеты,"-- вполне серьёзно предложил Свами Ди. "Нет -- у нас дела, мужья, дети... Карма!"-- с улыбкой сказали мы.
К прощанию Свами Ди подошёл с обычным творчеством, не выходящим за рамки финхорновских и индуистских канонов. Мы в храме образовали большой круг, вместе с колумбийцами и испанцами, и по очереди выразили своё отношение к тем 12-ти дням, что провели в ашраме. Казалось, от горя расставания и от благодарности просто нет слов -- но они нашлись: у каждого свои. Свами Ди начал сам, сказав, что его всегда приятно удивляет, как ведёт себя Ауровэллей, принимая всех (даже если он сам порой сомневался, стоит ли пускать кого-то),-- и что мы его тоже многому научили. Испанцы с колумбийцами больше рассказывали о работе над собой и говорили, как хорошо было с русской группой, наши просто по-русски душевно выражали признательность Свами Ди и организатору поездки. Слов было столько, что я впервые действительно устала переводить: до такой степени, что даже мысленно обратилась к Свами, чтобы он подбросил энергии в солнечное сплетение -- что он и сделал, точнее, не-сделал, срегулировав дисбаланс.
А ещё Свами провёл церемонию в индуистском стиле: которой прошлая русская группа несколько испугалась -- поэтому нам он объяснил: "Это не какой-то особый ритуал, я делаю как понимаю". Мы подходили по одному, и он клал руку на лоб и, сосредоточившись, говорил что-то почти про себя -- желая каждому своё, краской ставил на лбу точку-тику: как сказал -- для победы. Дарил буклеты о Шри Ауробиндо и индуистское покрывало -- покровом защиты набрасывая его на голову (а мне и ещё одной женщине, владевшей английским, кинул на плечи: возможно, решив, что нам голову от высших сил уже можно не хранить). И особым узлом завязывал на руке хипповскую верёвочку -- которую все наши девушки не снимали с руки много месяцев.
Мне было трудно уехать из ашрама и ещё по одной причине: несмотря на то, что истинное движение не достигается чудом, мне всё же сильно хотелось пережить ощущение потока энергии, родственное тому, что иногда переживала. И чаще всего оно было связано с привычно-христианским чувством вины, страданием и раскаянием, и с какими-нибудь заморочками -- по поводу своей ненужной жизни и общечеловеческого несовершенства мировой игры. Хотелось пережить его целиком вне боли, и ашрам мне казался для этого самым подходящим местом: поскольку тело было приведено в норму. Страдание и раскаяние мобилизуют силы на познание -- но это силы снизу: от асуров, а очень хочется -- весело и радостно -- обратиться к дэвам. После путешествия на восток Индии, где приходилось полагаться на себя, и после 12-часового добирания из Агры с группой, я уже приехала в ашрам столь душевно уставшей: и от непривычной энергии чужих мест, и от контакта с людьми -- что образ Шивы, танцующего на теле поверженного асура, был мне сердечно близок. Но и в ашраме я редко оставалась наедине -- лишь в последний вечер, когда для общения уже не требовалось слов, я почувствовала себя свободной от обязанностей и вернулась к своему сумасшедшему желанию.
Наш автобус в Дели отъезжал ночью, и когда все, прощаясь, столпились вокруг Свами, мне захотелось заручиться какой-то зацепкой, что я ещё когда-нибудь побываю тут: вдобавок я просто не могла душой вернуться в Россию, как следует не отключившись от всех индийских впечатлений. Свами Ди стремился выразить любовь каждому с той самоотдачей контакту, на который мы были способны в час ночи, и видя, что я не ухожу, с улыбкой коснулся моего лба ромбом сложенных пальцев, как будто раздвигает его пространство.
Я уже спокойно села в автобус -- и лишь он отъехал, почувствовала себя в столь трезвом состоянии, что сразу поняла, что в эту ночь я спать не буду. Я уступила своё двойное сиденье женщине, которая хотела спать, и глядя на жёлтую Луну, слабо освещавшую сумеречные пейзажи Индии, на восходящую Венеру с Юпитером, а потом на зелёный рассвет -- вела борьбу с чем-то, чего не знала. Иногда я передыхала, отвлекаясь на свои идеи и видя их малость с телесной позиции бытия, столь гуманно предоставленного нам во владение природой,-- но ничего лишнего или неприятного, действительно, не испытывала. Моё состояние было из тех, что переворачивают мир с ног на голову,-- и такой силы, что мне казалось, оно продлится недели две, не меньше. Но оно прошло бесследно, как только автобус остановился у аэропорта -- и я по просьбе проснувшихся девушек пошла на разведку, туда ли мы приехали: чтобы увериться на всякий случай, что всё успело встать на свои места -- хотя оно и так никуда не переворачивалось. Естественно, я чувствовала себя бодро и выспалась прекрасно: в подтверждение индуистской мысли, что сон -- только неправильная форма медитации. (Быть может, пройдёт время -- какие-нибудь тысячелетия, и он у людей исчезнет: как считал Шри Ауробиндо. Правда, не раньше, чем еда: а разве мы не способны получать вкусового удовольствия от одного только вида предметов?)
Хотя и другие тоже спали неплохо -- убаюканные чувством, что Свами Ди с индийской осторожностью на всякий пожарный случай сопровождает наш автобус до Дели: как Кришна, что умудрялся танцевать со всеми пастушками одновременно,-- но это тоже иллюзия. Я предполагаю, что рассказ другого человека о том же ашраме сильно отличался бы от моего: каждый находит свои идеалы. Если я позволила себе остановиться на деталях, то лишь потому, что мне хотелось представить современный вид некоторых духовных дилемм -- и соприкосновения культур.
В Индии я очень отключилась от дома и быта, почти не вспоминая о них. Но когда вернулась, меня встретили ветки вербы с разноцветными ниточками, которые украсила моя пятилетняя дочка, случайно найдя на улице обрезки махера,-- прямой аналог деревьев Шивы. Мужа за время моего отсутствия не мучила его обычная мигрень. Я застала его в состоянии полного покоя, хотя вестей из Индии у него не было: открытка, которую я послала из Пури, пришла как раз на следующий день после моего возвращения: ровно через три недели. Он как-то попытался представить, где я и что я, но оставил эту затею: "к тебе было не пробиться: вокруг столько людей, как будто бы ты... была интимно близка со всей психологической группой."-- "Так и было!"-- рассмеялась я.
Но надо добавить, что тёплая атмосфера ашрама на самом деле имела мало общего с любовью, как её обычно понимают по телевизору. С точки зрения индуистских канонов медитации сексуальное страдание является неправильным распределением энергии -- которую можно направить на куда более привлекательные цели и переживания. Не берусь делать выводы -- но всё же было сильно похоже, что это действительно так. Когда я во время прощального костра я попыталась понять свои ощущения, сравнив чувство к Свами и окружающим с юношеской влюблённостью, которую я могла испытывать в студенческие годы лет пятнадцать назад, эта мысль улетела из моей головы, не успев даже сформироваться. За время пребывания в ашраме сексуальность отключилась настолько, что включить её обратно заняло некоторое время у меня и других психологинь, которых дома ждали объятия их мужей. Внутренне я сохранила к моим новым знакомым любовь, которую чувствовала в ашраме,-- но без привязанности, заставляющей возвращаться. Для меня в этом -- показатель духовного уровня учителя и просто человека: в умении не оставлять следа большего, чем это требуется для счастья других.
На эту тему есть интересная притча из "Махабхараты". К царю Джанаке: тому самому, что прекратил голод в стране и воспитал Ситу,-- как-то в гости пришла отшельница, привлечённая славой его мудрости. Захотев испытать, правда ли то, что о нём говорят, она, как говорит предание, проникла в его существо и связала его узами йоги. В ответ раджа, охватив её силу своей и отложив в сторону свой зонт -- символ царской власти, чтобы воздать ей уважение, сказал: "Что же ты делаешь? Во-первых, я кшатрий, а ты, судя по-всему, брахманка -- и ты производишь смешение варн. Во-вторых, ты уже живёшь, как монахиня, я же ещё домохозяин -- и ты смешиваешь ступени жизни. В-третьих, может быть, где-нибудь твой муж ещё жив, а сказано: "Не входи к супруге другого." Силой йоги -- смесью амриты и яда -- ты действуешь по неведению или ради пустознайства: будь же мудрой, соблюдая закон!"
Отшельница тоже отложила свой трезубец и ответила: "Видно не столь ты мудр, как идёт о тебе слава. Чувства (индрии) слипаются между собой, как дерево и лак, но не сливаются по сути и не познают себя сами: что праведно и что нет, решает свойство разума (будхи). Некоторые видят причину в природе (пракрити), но надо искать в себе единую душу (Атман): если говорить, "это моё, а это нет", то где же тут освобождение? Если бы я вошла в пустоту, кому бы это повредило? Как не увлажняет роса лепестков лотоса, так и я тебя не коснулась. У меня нет привязанности к собственному телу, зачем мне чужое? Как в пустом доме проводит ночь нищий странник, я переночую в твоем теле и назавтра уйду, довольная твоим уважением и гостеприимством."
Я много рассказывала людям об Индии -- и чем больше говорила, тем больше уходила её тихая серьёзность и появлялся юмор: ну что же делать, если мы верим лишь ему! По приезде я три дня с утра до вечера делилась впечатлениями с мужем -- а ему казалось, что я в себе: за месяц я отвыкла каждый миг мобилизовать себя и пробуждать те резкие чувства, которые мы только и привыкли замечать и ценить. Мне хотелось сохранить плавный индийский ритм, и эта простая задача оказалась непосильной: контраст был слишком велик. Оживлённая жизнь Индии, предприимчивость индусов и моя собственная активность там здесь казались фикцией: чтобы иметь тот же спокойный настрой, здесь приходится прислушиваться к душе (с чем и связаны особенности православной культуры). В Индии я жила чисто внешней жизнью: никакое действие не требовало специального осмысления, так как было понятным и естественным,-- здесь же я опять переключилась на внутреннюю. Эмоциональная заторможенность, которую я наблюдала и в бывших моих попутчиках, возможно, не радовала их близких -- но была естественной реакцией на обычный, современный российский образ жизни. Хотелось уплыть в воспоминания и не просыпаться как можно дольше. Да и как реагировать, если улицы кажутся бесцветными и вымершими, а люди -- ну просто ненормальными!
Потому я сильно советую тем, кто не до конца "перестроился" на капиталистический лад и в ком где-то в глубине души осталась прежние, коллективистские духовные идеалы, как-нибудь съездить в Индию -- где они непременно найдут что-то своё. Особенно в Варанаси и Ришикеш, и в Ауровэллей, конечно, тоже. Правда, сильно умным и политически настроенным людям в индуистские ашрамы лучше не ездить -- ближе, наверное, в Тибет: легче визуализировать под диктовку конкретных будд, чем разбираться в расплывчатых мифах. Но если вдруг кто туда доберётся, передайте привет матери-Ганге и её гостеприимному дому, о котором я храню самые тёплые воспоминания!
